Это был самый маленький  и  самый  очаровательный  щенок  из
всех,  которых  она  когда-нибудь  видела.  Бело-рыжый   пушистый
комочек едва ли больше двух детских кулаков,  развесистые  уши  в
бахроме длинных шелковистых шерстинок, толстенькие лапки в мелкую
пятнышку. Отчаянно розовое толстое пузо, беззащитно голое, с едва
заметным на полупрозрачной коже колечком, следом пуповины.
     Галдеж Птичьего рынка  действовал  ей  на  нервы.  Толкотня,
суета. К толстой пожилой тетке, из пухового оренбургского  платка
которой высовывалась сонная и очевидно глупая мордашка щенка,  то
и дело подходили разные люди, что-то спрашивали, нахально трогали
руками маленькое чудо. "Вот идиоты!"  -  бесилась  Таня.  Как  же
можно - собаку, щенка, еще даже и не привититого, небось,  руками
хватать. Теми  же  самыми  руками,  которыми  еще  сотню    щенят
хватают...
     В  стареньких  ботинках,  мигом  впитавших    всю    слякоть
растаявшего  от   бесконечных  ног  и  избытка  соли  снега,  было
отчаянно мокро и холодно. Таня поджимала пальцы и  переступала  с
ноги  на  ногу,  наблюдая  за  теткой  с  щенком.  В  ее   голове
складывались самые  разнообразные  версии  о  цене  и  породе,  в
основном, заканчивавшиеся картиной  самого  нестерпимого  облома.
Подойти было страшно,  а  стоять  и  ждать  -  еще  страшнее.  Ее
ежесекундно толкали и больно наступали на застывшие ноги.
     - Аффен-пинчер! - гордо заявила тетка, безжалостно  извлекая
на декабрьский мороз щенка. - Пятьдесят рублей!
     Это было  неожиданной  удачей - у  нее  с  собой  было  даже
семьдесят пять. Найденное на улице золотое кольцо, стоившее  явно
дороже, она по дороге на Птичку загнала какому-то типу, стоявшему
с надписью "Скупка часов и золота". Вполне оставалось  еще  и  на
всякие прибамбасы для щенка.
     Ей  показалось,  что  тетка   смотрит    на    нее    как-то
подозрительно. Таня  посмотрела  на  себя  ее  глазами  -   тощая
четырнадцатилетняя  девчонка  в  обтертой   болоньевой    куртке,
дурацкой вязаной шапчонке, с синими от холода  руками  в  цыпках.
Она тут же достала из кармана требуемую сумму. Щенок  перекочевал
ей за пазуху,  где  заснул,  абсолютно  индиффферентный  к  смене
хозяев. Домой они ехали с шиком, экспрессом - на последний рубль.
     Дома был скандал. Громкий и отвратительный.  Визжала  громче
всех бабушка, пафосно восклицая о том, что  она  везет  на  своем
горбу четверых, и пятого ей не  надо.  Мать  и  отец,  в  основном
поддакивали ей,  только  шепотом  перебрасываясь  репликами  типа
"твоя мать, ты и успокаивай!", "а ты, что ли, не мужик?!"...  Все
было мучительно ясно и противно. Толстая щенушка испуганно  лезла
ей за отворот халата и скулила, тыкаясь мокрым носом в подмышку.
     Когда бабушка откричалась и, демонстративно хлопнув  дверью,
еще более демонстративно принимала за  дверью  вонючий  корвалол,
началась вторая  фаза.  Мать,  запуганная  бабкой  и  ее  гневом,
постепенно заводя себя, выдавала последовательно  фразы  в  своем
обычном стиле: "Неси, откуда взяла!",  "Чтоб  сей  момент  ее  не
было!" и "Да ведь вырастет в волкодава!". Таня  забилась  в  свой
любимый угол между двумя холодильниками и  то  молчала,  стараясь
выглядеть в своих глазах взрослой и сдержанной, то  срывалась  на
крик и громкие заявления "Уйдем вместе!". Ей не верили. Отец тихо
удалился к соседям пить пиво, и скандал тихо угас - с приговором:
убрать собаку до вечера.
     У Тани был выбор - напиться снотворного или  уйти  из  дома.
Просто спустить ситуацию на тормозах ей и в голову не  приходило.
Она холодно и рационально прикидывала плюсы обих  вариаций,  пока
не уяснила, что если она умрет, то собаку все равно  выгонят.  На
улицу, в снег и слякоть. И она там непременно замерзнет -  мягкий
горячий комок счастья, с пятнистым сине-розовым языком и голубыми
мутными глазами...
     Ее вернула домой милиция через двое суток  -  ее  и  собаку.
Больше против обитания в доме малышки  по  имени  Лада  никто  не
возражал. При ней, по крайней мере.

     - Таня! Убери за собакой!
     - Сейчас...
     Она тащила вонючие тряпки и вытирала бесконечные лужи. Порой
ей хотелось придушить собаку, особенно, когда она заходила в свою
комнату и наступала ногой в мерзкую холодную щенячью лужицу. Зато
как здорово было гулять с ней по цветущим майским  улицам!  И  на
собачьей площадке  ее  любимица,  к  тому  времени  вымахавшая  в
упитанную и холеную симпатичную дворнягу чистой воды, была  самой
смышленой.

     - Таня! Иди гулять!
     - Отстань! Пойду в девять! Не мешай!
     Гулять совсем не хотелось. Таскаться в  компании  собачников
под дождем целых полчаса, когда можно спокойно почитать книгу или
посмотреть телик. Или послушать магнитофон. Прибегавшая на  голос
Тани Лада втихаря получала шлепок по мохнатой морде  -  чтобы  не
приставала. Иногда мама шла  сама,  иногда  поднимался  очередной
скандал и Тане приходилось выбираться.

     - Таня! Погладь ее, она же тебе так радуется!
     Суетившаяся под ногами Лада была отчаянной угрозой ее  новым
лайкровым колготкам. Собака, ставшая  за  пять  лет  окончательно
маминой собакой, раздражала ее. Она  стеснялась  ее  беспородного
вида, ее излишней ласковости. Псина все время норовила залезть  в
ее постель, с ней надо было гулять и кормить.  За  эти  пять  лет
умерла бабушка, отец стал  зарабатывать  почти  как  американский
миллионер, мать бросила работу. Веселее ей в доме не стало,  зато
денег было пруд пруди. И интересы стали  другими  -  она  уже  не
собиралась быть ветеринаром, поступив  в  Плешку,  не  собиралась
тратить свою жизнь на возню с собакой.

     Это был мерзкий  темный  переулок,  в  котором  делать  было
нечего  никому,  кроме  какого-нибудь  бандита.  Или   наркомана.
Например,  вот  такого  вот - тощего,  бледного,  в  дорогой,  но
грязной одежде - и с огромным  мясницким  тесаком  в  руке.
     -Деньги, быстро! Серьги, цацки!
  Таня, на которой золота было с избытком, оглянулась  на  своего
бой-фрэнда. За спиной было подозрительно пусто, зато топот  шагов
гулко дробился  под  аркой.  Чертова  псина  рвалась  к  мерзкому
наркоману, так же, как ко всем - облизать и  попрыгать.  Лохматый
наркоман схватил застывшую от страха Таню и потянул за плечо. Она
испуганно  пыталась  открыть  замок  сумки,    надеясь    достать
баллончик. Он увидел это и взмахнул тесаком. Таня  зажмурилась  -
но удара не последовало. Донесся  шум.  Она  распахнула  глаза  и
увидела, что парень валяется на асфальте, а  милая  и  безобидная
Лада, молча, от чего мороз шел по коже, грызла его горло.  Парень
что-то хрипел, и бил в упругое собачье тело ножом.
     С ней что-то случилось - странное и страшное, и она прыгнула
на эту руку, впилась зубами в запястье, вырвала нож и ударила.  В
живот и в грудь, не разбирая. Ее удивило, какая тугая у  человека
кожа, и как ее сложно проткнуть даже таким страшным лезвием. Бить
было приятно. Она остановилась далеко не сразу.

     За спиной выли милицейская сирена и "скорая". В их мерцающих
отблесках кровь выглядела черной и глянцевой. Было красиво.  Таня
сидела, баюкая на руках  умирающую  собаку.  Перед  ней  суетился
бой-френд, говоря: - Ты не думай, я не струсил... Я за  милицией.
Я, вот, привел..
     Таня провела руками по страшным рубленым ранам  на  собачьем
боку. Белое и красное. Последняя струйка  крови  выплеснулась  из
разрезанной артерии и тело обмякло. Кто-то тронул ее за  плечо  -
это был странно бледный молоденький мент. Он жестом  показал  ей,
чтобы она поднималась. Таня сбросила его руку,  откинула  с  лица
волосы. Бой-френд заглянул ей в лицо:
     - Ну, что ты, Тань, ну, подумаешь, псина...
     - Отстань, гнида! - буркнула она.
     И пошла следом за  ментом,  прижимая  к  себе  окровавленное
собачье тело, непонятно тяжелое и вялое. Ей вспоминался тот день,
семь лет назад, когда она так же несла домой маленького пушистого
щенка.